Историк рассказазывает об истоках нелюбви москвичей к мигрантам

Когда возникла нелюбовь москвичей к мигрантам, сколько человек ютилось в дореволюционной «однушке» и с кем приходилось спать юной работнице фабрики «Эйнемъ», рассказывает историк Анна Мазаник, докторантка Центрально-Европейского университета (Венгрия)

Мигранты, как и нелюбовь к ним, — это давняя черта московской жизни. На протяжении как минимум полутора веков миграция была важным, а часто и основным фактором роста городского населения. Большинство сегодняшних москвичей — это дети или внуки мигрантов.
Первая массовая волна миграции в Москву пришлась на вторую половину XIX века, когда население города увеличилось втрое, с 400 тыс. в 1868-м до 1,2 млн в 1900 году. В это время Москва по относительному числу мигрантов опережала другие европейские мегаполисы — до американских ей, правда, было далеко. В 1880-е годы 72% жителей Москвы не могли назвать ее родным городом, тогда как аналогичный показатель для Петербурга составлял 70%, для Парижа — 68%, для Берлина — 57%, а для Лондона — всего 38%. Лондон вообще был редким европейским мегаполисом, где местных было больше, чем приезжих.
Другой интересной особенностью дореволюционной Москвы был недостаток женщин.
Если в Лондоне и Париже, Берлине и Вене женщины составляли чуть больше половины городского населения, то в Москве они были в дефиците — на рубеже веков на 100 мужчин приходилось только 75 женщин. А если брать только возрастную группу от 15 до 35 лет, то на десять ребят, по статистике, было всего шесть девчонок. Большинство трудовых мигрантов в Москве были молодыми мужчинами. Это характерно и для современных миграционных потоков, но в XIX веке число приезжих в Москве было так велико, что определяло демографическую ситуацию в городе.

Безусловно, важное отличие миграции в Москву XIX века от сегодняшней заключается в ее этнической однородности.

И в 1860-е, и в 1900-е мигранты прибывали в основном из губерний Центральной России — Смоленской, Калужской, Тульской, Рязанской, Владимирской, Тверской, Ярославской.
Правда, несмотря на общие с приезжими национальные корни, москвичи и те, кто считал себя москвичами, встречали гостей без особого энтузиазма. Именно в миграции видели причины городских санитарных проблем и эпидемий, недостатка жилья и роста цен на квартиры, преступности и проституции.
Москвичи считали приезжих нецивилизованными, отсталыми, чужими. По крайней мере тех приезжих, которые пополняли городской рабочий класс, — а таких было большинство. Действительно, в XIX веке рабочие-мигранты, хотя и русские, отличались от москвичей не меньше, если не больше, чем теперь. Такие рабочие были обычно выходцами из деревни, часто неграмотными и долгое время продолжали оставаться крестьянами как культурно, так и юридически. Одежда и прическа, речь и манеры, отношение к телу и чистоте, потребительское поведение, ценности и потребности — по всем этим параметрам они были частью иного, небуржуазного, немосковского мира. Горожанам конца XIX века казалось, что мигрантов надо дисциплинировать, образовывать, перевоспитывать, а иначе «окрестьянивания» Москвы не избежать.

Особенно пугали образованных москвичей жилищные условия мигрантов. XIX век вообще придавал особое значение дому и домашнему уюту. Именно в это время публичная сфера в жизни горожан стала отделяться и отдаляться от частной: вместо того чтобы работать в собственном хозяйстве или мастерской или жить в доме своего работодателя,

люди стали именно «ходить на работу», расположенную где-то совсем в другом месте.
Дом при этом противопоставился работе, став пространством для частной жизни конкретной семьи. В среде московских рабочих-мигрантов этот идеал домашней жизни, организованной в соответствии с нормами гигиены и морали, был труднодостижим. Некоторые из них были, пользуясь современной терминологией, бомжами, то есть не имели в городе вообще никакого жилья и вынуждены были спать «под верстаком в углу мастерской». Другие жили в фабричных общежитиях с комнатами на несколько десятков человек, о частной жизни в которых можно говорить лишь с огромной натяжкой.
Большинство мигрантов снимали комнаты, углы или отдельные койки в квартирах, вид которых вызывал у представителей московского среднего класса ужас и жалость. Особенно смущало последних полное несоблюдение санитарных норм и смешение полов в квартирах рабочих, когда «в одной небольшой комнате помещаются несколько девушек с фабрики и молодые приказчики» или когда «19-летняя работница с фабрики «Эйнемъ» («Красный Октябрь») спит на одной койке со своим взрослым двоюродным братом, служащим приказчиком в чайном магазине, причем родители объясняют это тем, что все остальные койки сданы жильцам».

Среднее количество жильцов в московской квартире было 8–9 человек, причем не потому, что сами квартиры были крупнее, чем сегодня.
Наоборот, скученность была наибольшей именно в маленьких квартирах: в дореволюционной московской «однушке» жило в среднем шесть человек.
Жильцы таких переполненных квартир часто были выходцами из одной местности или работали в одной сфере. Например, рабочий фабрики Густава Листа на Софийской набережной Семен Канатчиков, приехавший в Москву в 1895 году, снимал квартиру вместе с 15 другими мужчинами. В этой квартире ему досталась маленькая угловая каморка без окон, где кроме него жило еще двое рабочих и множество клопов. Их более успешные и культурные современники называли такие квартиры «логовом австралийских дикарей», хотя обитали в них совсем не представители другой цивилизации, а «нормальные русские мужики» откуда-нибудь из Рязанской или Калужской губернии.
Одинаковая национальная и религиозная принадлежность совершенно не означала, что москвичи готовы были видеть в приезжих «своих». И в XIX веке мигранты представлялись москвичам чужими, только тогда эта чужеродность объяснялась не национальностью или конфессией, а крестьянским происхождением.
Источник: Газета.Ру